У Лаллы мурашки побежали по коже, когда она представила себя на месте жены Грея. Холодный пот выступил у нее на лбу.
– И что же она сделала? – спросила она, почувствовав, как срывается и дрожит ее голос.
Грей устало провел ладонью по щеке.
– Она сделала то, чего я меньше всего мог ожидать от Джейн. Маленькая неприметная серая мышка в одночасье превратилась в огнедышащего дракона. Она устроила мне бурную сцену, назвав вещи своими именами. Она высказала мне, кто я есть на самом деле, и обвинила, что я женился на ней, в то время как любил другую женщину. Она обрушила на меня море гнева. Но к сожалению, Джейн была права…
Значит, Грей все еще любит ее. Он любил ее все это время! Лалла душой и сердцем ощущала это. Чувства переполняли ее настолько, что она без сил опустилась на стул.
– Но если ты любил меня, почему не дал знать о себе? Почему не написал письма? Почему менял женщин, одну за другой? Сдается мне, ты выбросил меня из своей жизни сразу же.
– Гордость, – глухо выдохнул он. – Глупая самонадеянность, тупое мужское высокомерие… – Голос его дрогнул, и Лалла подумала, что впервые видит Грея столь раскаивающимся. – Я же был великим Джеймсом Греем Четвином, самовлюбленным, респектабельным, богатым. Я имел положение в обществе. Я думал, что могу владеть всем миром. И что значил для меня твой отказ? Да я просто приказал себе: будь выше этого, Четвин!
– И, надо сказать, преуспел в этом, – сухо заметила Лалла.
– Я? Тебе только так кажется. Долгое время я скрывал, даже от самого себя, что в целом свете нельзя найти женщину, которая могла бы сравниться с тобой, Лалла. Я заставил себя окунуться в море беззаботных светских развлечений и удовольствий, утонуть среди пестрой толпы разодетых кавалеров и дам. Так прошло три года. Я съездил в Париж, увидел тебя, веселую и оживленную, и решил забыть прошлое раз и навсегда. Теперь, Лалла, когда ты узнала, какой урок я получил, ты удовлетворена? – спросил он с хрипловатым смешком, пристально поглядев в лицо Лаллы потемневшими глазами.
Она покачала головой. Выходит, Грей был готов бороться за нее, но спесь ему не позволила. Если бы только тогда, в Булонском лесу, он не повернул лошадь, если бы признался в своих чувствах, все могло быть иначе. Неужели несколько минут могут так круто изменить человеческую судьбу? Сотни тревожных мыслей кружились в голове бедной девушки. Наконец она заговорила:
– Значит, ты все еще любишь, Грей. Зачем же ты столько времени мучаешь меня? Почему в каждом твоем взгляде, каждом жесте, каждом слове скользит ничем не прикрытая ненависть?
Лалла подняла на Грея глаза и увидела, как гнев и какая-то бессильная ярость, видимо, раздиравшая его душу, выплеснулись в презрительную улыбку, исказившую его рот.
– Потому что я увидел, что ты всем своим видом стремишься доказать, как тебе хорошо без меня там, в Париже, где, казалось бы, сам воздух напоен свободой. Ты вернулась в Дикие Ветры и вела себя так, будто между нами ничего никогда и не было. Извини, Лалла, но это не так, я все еще не могу простить тебя. Поэтому я хотел заставить тебя страдать так, как сделала это ты пять лет назад.
– Да, Грей, я действительно хотела независимости. Пойми, ее я ценю больше всего на свете. И не думай, что сможешь причинить мне боль, – у тебя не получится!
– Прости, я не хотел потерять тебя…
– Нет, – перебила она. – Ты поступал именно так. Ни разу ты не просил меня выйти за тебя замуж – ты требовал! Для тебя существовала только одна вселенная – империя великого Грея Четвина, где мои чувства, мои мнения были ничтожны как капля в бескрайнем океане. И наконец, эта вечная надменность – надменность самовлюбленного эгоиста!
Грей тяжело вздохнул:
– О, как давно это было, Лалла. Я был тогда совсем другим человеком, привыкшим давать поручения и требовать их безукоризненного выполнения. Я был воспитан в такой семье, где женщина считалась образцом терпения, снисходительности, кротости и послушания, должна была преклоняться перед мужским умом и молча сносить все тяготы и хлопоты семейной жизни. Таким представлялся мне удел настоящей леди, таким я перенял его, наблюдая жизнь в родительском доме.
Лалла горько усмехнулась:
– А я всегда мечтала, что мой муж будет считаться с моим мнением, как отец мой всегда шел на компромисс по отношению к матери. – Она вдруг умолкла и обратила на Грея беспомощно-тоскливый взор широко раскрытых глаз. – Правда, я никогда не могла забыть тебя, как ни старалась.
– Но если все, что ты говоришь, сущая правда, почему же ты не вернулась ко мне, Лалла? – удивленно спросил Грей.
Она вздрогнула.
– Женская гордость. Глупая женская гордость, – беспомощно пробормотала она. – Сначала я пыталась равняться на своих сестер. Одна из них стала врачом, другая – актрисой. Я тоже должна была достичь вершин в какой-либо области. Представь себе, самым важным для меня была тогда не любовь, а успех, карьера. Только к ним были устремлены все мои желания.
– А теперь?
– Теперь? – Она горько усмехнулась. – Теперь я поняла, что не стану знаменитостью, как Миранда или Порция.
– Наверно, это серьезный удар по честолюбию?
– Еще бы. Каждому из нас хочется достичь в жизни определенных высот. Когда ты вдруг понимаешь, что твоей мечте не суждено сбыться, потому что Бог не наградил тебя талантом, это всегда больно. Но сейчас я изменилась: стала взрослее и мудрее. Я понимаю, как ничтожны все мои прежние устремления по сравнению с одной-единственной достойной мечтой – любить и быть любимой.
Грей уставился на нее в недоумении.
– Так я не ослышался? Боже мой, Лалла, значит, ты все еще любишь меня?
– Только теперь я поняла, как любила тебя на протяжении всех этих пяти лет, – вздохнула она. – Любила, сколько ни пыталась доказать себе обратное. Ведь за годы, проведенные в Париже, я так и не нашла мужчину, достойного внимания.
– И это не казалось тебе странным?
– Нет, я просто не могла отдать свое сердце ни одному человеку. Чуть только наши отношения переходили грань обычной светской любезности, как я отвергала все ухаживания. Мне становилось стыдно от одной мысли, что я могу изменить тебе.
Грей улыбнулся:
– Я счастлив твоей преданностью.
– И я, – улыбнулась она в ответ.
На несколько минут в комнате повисла завеса тишины, но почему-то Лалла не испытывала ни малейшего чувства неловкости. Ей стало вдруг так хорошо, так уютно в этой комнате, что не хотелось произносить ни слова.
– Какие же мы были глупцы, – прошептал Грей.
– Парочка самонадеянных идиотов, – рассмеялась она.
Он приблизился к стулу, где сидела Лалла, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.